[Анни]

(далее повествование продолжается от лица Тимофея Мышкина).
С матушкиной смерти уж много времени прошло. Подросла сестренка моя, Светлана… потом узнали мы, что у меня скоро сын (или дочка) будет. Я Дарине говорю, надобно ей в покое побыть, а она все равно к станку садится. Прихваточки пока вышивает, хоть и пытается чего посложнее освоить.
Отец уж портным в мастерскую одну устроился, платья шьет барыням местным да шторы шелковые в дома богатые. Я пока посуду делать учусь, на круге гончарном.
Выходные, увы, страшно быстро проходят … блаженное время – у станка сидишь не как приклеенный, а когда хочешь, можно и поспать отлучиться, и в баньку. Сестрички в огороде работают да грамоту свою учат… Светлана говорит, как соберем урожай этот, боле сеять не будем – уж больно много времени на огород уходит, у нее и на учение-то времени не остается. А она хочет в мастерскую одну швейную подвизаться.
В понедельник оброк огроменный взяли, мы еле в чувство пришли, когда выплатили…
[Ссылка заблокирована: Зарегистрируйтесь!]


Родилась дочка – Ефросиньей назвали.
Дарина со Светланой ремеслу у станка пока только учатся, у меня уже неплохо получается… но у отца лучше всего, конечно.

Только, и его к себе земля прибрала скоро…
Долго мы горевали, даже Ефросинья маленькая.
Сестренки мои у станка сидят едва ли не больше, чем я, только мало у них что получается. Даже прихваточки – и те кривые какие-то.
Да что и сказать, тяжело нам всем ремесло давалось. Потом и кровью, да многими часами, кровавыми мозолями… у меня только-только получаться начало.

Да только Светлана, выяснил я случайно, втрескалась по уши самые! В местного одного. Видел я этого хлыща. Добро б был основательный человек, купец, скажем, или хоть мастеровой, а то ведь – актеришка! Тьфу! Да только, разве что Света меня послушает?
Она и не послушала.

Рассказывала намедни, он ее «англез» танцевать учил.

Видали? У нас – дел невпроворот, работа, а она англез танцевать учится!
Да еще и оброк этот платить, будь он неладен…


Фрося подросла уже.


А Света-таки обвенчалась с артистом этим своим. Гарик его зовут, Демешко. Запорожец, что ли?
Оказалось, даром что артист – гол, как сокол.

Ну да я ничего другого и не ожидал.
Пелагеюшка уж учение свое закончила… с горем пополам – не давалась ей наука да грамота. Она все во дворе гуляла, песни пела, да с деревьями разговаривала. Чудная она, Пелагея. Но все ее любят.
Узнал я скоро, что Дарина моя тяжела снова. Вот уж радости было!
И Пелагея со Светланой начали уж мастерство швейное осваивать, а муженька Светланиного я в огород работать пока отрядил.
Только налаживаться все начало – пришла беда, отворяй ворота.
Фросенька-то за учебой уставала так, что ажно над книжками своими засыпала.

Тяжело ей учеба давалась, да только не было времени у нас помогать ей – сами, когда из-за станков выходили вечерком, еле до кровати дойти могли.
Вот и пришла к нам в один день зимний одна монашенка из приюта монастырского, при котором школа Ефросиньина. Вот ведь не поглядела, что Дарина на сносях и болеет – целую нотацию ей прочитала, что, мол, хуже всех девочка ваша учится, да и угрюмица, ровно дикая. Ей, глядишь, в приюте нашем и лучше будет. Дарина за девочку нашу чуть не грудью встала, а инокиня та ее успокоила – мол, никто у вас ее не забирает. Только вы уж смотрите, не изменится ничего – могут и забрать. Потому как, кто знает, может, больная она чем-то, душой недужная, что ни учиться совсем не может, ни даже с детками другими играть?
Это наша-то Фросенька больная?! Душой недужная?! Да она… да она… да она их всех взятых здоровее! Монашенку эту я чуть не силой за дверь выставил, даром что не накричал. Ишь, выискалась!
А с Фросенькой мы все ж поговорили. Да и так понятно с ней все было, что учится плохо – так устает, дома-то огород неухоженный и еда скудная. Все выходные с ней сидели, буквы писать помогали.